Неточные совпадения
Правда, что легкость и ошибочность этого представления о своей вере смутно чувствовалась Алексею Александровичу, и он знал, что когда он, вовсе не думая о том, что его прощение есть действие высшей силы, отдался этому непосредственному
чувству, он испытал больше счастья, чем когда он, как теперь, каждую минуту думал, что в его душе живет Христос и что, подписывая бумаги, он исполняет Его
волю; но для Алексея Александровича было необходимо так думать, ему было так необходимо в его унижении иметь ту, хотя бы и выдуманную, высоту, с которой он, презираемый всеми, мог бы презирать других, что он держался, как за спасение, за свое мнимое спасение.
Я предаюсь весь вашей
воле и вашему
чувству справедливости».
Сам я больше неспособен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие — подчинять моей
воле все, что меня окружает; возбуждать к себе
чувство любви, преданности и страха — не есть ли первый признак и величайшее торжество власти?
За что ж виновнее Татьяна?
За то ль, что в милой простоте
Она не ведает обмана
И верит избранной мечте?
За то ль, что любит без искусства,
Послушная влеченью
чувства,
Что так доверчива она,
Что от небес одарена
Воображением мятежным,
Умом и
волею живой,
И своенравной головой,
И сердцем пламенным и нежным?
Ужели не простите ей
Вы легкомыслия страстей?
Душевные движенья и
чувства, которые дотоле как будто кто-то удерживал тяжкою уздою, теперь почувствовали себя освобожденными, на
воле и уже хотели излиться в неукротимые потоки слов, как вдруг красавица, оборотясь к татарке, беспокойно спросила...
Знатная дама, чье лицо и фигура, казалось, могли отвечать лишь ледяным молчанием огненным голосам жизни, чья тонкая красота скорее отталкивала, чем привлекала, так как в ней чувствовалось надменное усилие
воли, лишенное женственного притяжения, — эта Лилиан Грэй, оставаясь наедине с мальчиком, делалась простой мамой, говорившей любящим, кротким тоном те самые сердечные пустяки, какие не передашь на бумаге, — их сила в
чувстве, не в самих них.
Швабрин упал на колени… В эту минуту презрение заглушило во мне все
чувства ненависти и гнева. С омерзением глядел я на дворянина, валяющегося в ногах беглого казака. Пугачев смягчился. «Милую тебя на сей раз, — сказал он Швабрину, — но знай, что при первой вине тебе припомнится и эта». Потом обратился к Марье Ивановне и сказал ей ласково: «Выходи, красная девица; дарую тебе
волю. Я государь».
Этот смех, вообще — неуместный, задевал в Самгине его
чувство собственного достоинства, возбуждал желание спорить с нею, даже резко спорить, но
воле к сопротивлению мешали грустные мысли...
Штольц, однако ж, говорил с ней охотнее и чаще, нежели с другими женщинами, потому что она, хотя бессознательно, но шла простым природным путем жизни и по счастливой натуре, по здравому, не перехитренному воспитанию не уклонялась от естественного проявления мысли,
чувства,
воли, даже до малейшего, едва заметного движения глаз, губ, руки.
«Увяз, любезный друг, по уши увяз, — думал Обломов, провожая его глазами. — И слеп, и глух, и нем для всего остального в мире. А выйдет в люди, будет со временем ворочать делами и чинов нахватает… У нас это называется тоже карьерой! А как мало тут человека-то нужно: ума его,
воли,
чувства — зачем это? Роскошь! И проживет свой век, и не пошевелится в нем многое, многое… А между тем работает с двенадцати до пяти в канцелярии, с восьми до двенадцати дома — несчастный!»
А если до сих пор эти законы исследованы мало, так это потому, что человеку, пораженному любовью, не до того, чтоб ученым оком следить, как вкрадывается в душу впечатление, как оковывает будто сном
чувства, как сначала ослепнут глаза, с какого момента пульс, а за ним сердце начинает биться сильнее, как является со вчерашнего дня вдруг преданность до могилы, стремление жертвовать собою, как мало-помалу исчезает свое я и переходит в него или в нее, как ум необыкновенно тупеет или необыкновенно изощряется, как
воля отдается в
волю другого, как клонится голова, дрожат колени, являются слезы, горячка…
Нет, Бог с ним, с морем! Самая тишина и неподвижность его не рождают отрадного
чувства в душе: в едва заметном колебании водяной массы человек все видит ту же необъятную, хотя и спящую силу, которая подчас так ядовито издевается над его гордой
волей и так глубоко хоронит его отважные замыслы, все его хлопоты и труды.
Да и сам Версилов в сцене у мамы разъяснил нам это тогдашнее «раздвоение» его
чувств и
воли с страшною искренностью.
Я могу чувствовать преудобнейшим образом два противоположные
чувства в одно и то же время — и уж конечно не по моей
воле.
Настоящий, глубокий немец всегда хочет, отвергнув мир, как что-то догматически навязанное и критически не проверенное, воссоздать его из себя, из своего духа, из своей
воли и
чувства.
И в нашей литературе указывали на то, что немцы обнаружили не только жестокость и
волю к господству и насилие, но и
чувство долга, патриотизм, огромную самодисциплину, способность к самопожертвованию во имя государства, что само зло делают они, оставаясь верными моральному категорическому императиву.
Такое женски-частное и женски-сострадательное отношение к жизни всегда бывает результатом решительного преобладания
чувства над
волей.
Рабочие изумленно посмотрели на меня. Мне не хотелось при посторонних давать
волю своим
чувствам; я отошел в сторону, сел на пень и отдался своей печали.
— Вы сами задерживаете меня. Я хотела сказать, что даже она, — понимаете ли, даже она! — умела понять и оценить мои
чувства, даже она, узнавши от матери о вашем предложении, прислала своего отца сказать мне, что не восстанет против моей
воли и не обесчестит нашей фамилии своим замаранным именем.
Но то, что делается по расчету, по
чувству долга, по усилию
воли, а не по влечению натуры, выходит безжизненно.
Природа с своими вечными уловками и экономическими хитростями дает юность человеку, но человека сложившегося берет для себя, она его втягивает, впутывает в ткань общественных и семейных отношений, в три четверти не зависящих от него, он, разумеется, дает своим действиям свой личный характер, но он гораздо меньше принадлежит себе, лирический элемент личности ослаблен, а потому и
чувства и наслаждение — все слабее, кроме ума и
воли.
Я уверен, что подобная черта страдания перед призванием была и на лице девы Орлеанской, и на лице Иоанна Лейденского, — они принадлежали народу, стихийные
чувства, или, лучше, предчувствия, заморенные в нас, сильнее в народе. В их вере был фатализм, а фатализм сам по себе бесконечно грустен. «Да свершится
воля твоя», — говорит всеми чертами лица Сикстинская мадонна. «Да свершится
воля твоя», — говорит ее сын-плебей и спаситель, грустно молясь на Масличной горе.
Тут, по счастью, я вспомнил, что в Париже, в нашем посольстве, объявляя Сазонову приказ государя возвратиться в Россию, секретарь встал, и Сазонов, ничего не подозревая, тоже встал, а секретарь это делал из глубокого
чувства долга, требующего, чтоб верноподданный держал спину на ногах и несколько согбенную голову, внимая монаршую
волю. А потому, по мере того как консул вставал, я глубже и покойнее усаживался в креслах и, желая, чтоб он это заметил, сказал ему, кивая головой...
Вы не можете себе представить сладкое
чувство воли после четырехлетних занятий.
Ей вдруг сделалось ясно, что, отказавшись, ради эфемерного
чувства любви, от
воли, она в то же время предала божий образ и навлекла на себя «божью клятву», которая не перестанет тяготеть над нею не только в этой, но и в будущей жизни, ежели она каким-нибудь чудом не «выкупится».
Странное, неизъяснимое
чувство овладело бы зрителем при виде, как от одного удара смычком музыканта, в сермяжной свитке, с длинными закрученными усами, все обратилось,
волею и неволею, к единству и перешло в согласие.
Я совершенно неспособен испытывать
чувства ревности, мне не свойствен аффект зависти, и нет ничего более чуждого мне, чем мстительность, у меня атрофировано совершенно всякое
чувство иерархического положения людей в обществе,
воля к могуществу и господству не только мне несвойственна, но и вызывает во мне брезгливое отвращение.
Должен повторить, что я никогда не принадлежал к типу мягко-пассивных мечтателей с преобладанием
чувства над мыслью и
волей.
Не только творческая мысль, но и творческая страсть, страстная
воля и страстное
чувство должны расковать затверделое сознание и расплавить представший этому сознанию объективный мир.
Старик Рыхлинский по — прежнему выходил к завтраку и обеду, по — прежнему спрашивал: «Qui a la règle», по — прежнему чинил суд и расправу. Его жена также степенно вела обширное хозяйство, Марыня занималась с нами, не давая больше
воли своим
чувствам, и вся семья гордо несла свое горе, ожидая новых ударов судьбы.
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою новую веру: «И настанет время, — я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь смерть; когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий на
чувства, не будет долга и обязанностей, и
воля будет уступать не
воле, а одной любви; когда не будет мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не примет ее жертвы, если по великодушию она захочет остаться с ним, но, подобно Богу, скажет ей: хочу милости, а не жертв…
Но славянофилы поставили перед русским сознанием задачу преодоления абстрактной мысли, перехода к конкретности, требование познания не только умом, но также
чувством,
волей, верой.
Русская религиозная философия особенно настаивает на том, что философское познание есть познание целостным духом, в котором разум соединяется с
волей и
чувством и в котором нет рационалистической рассеченности.
Между тем Максим круто повернулся и заковылял по улице. Его лицо было красно, глаза горели… С ним была, очевидно, одна из тех вспышек, которые были хорошо известны всем, знавшим его в молодости. И теперь это был уже не педагог, взвешивающий каждое слово, а страстный человек, давший
волю гневному
чувству. Только кинув искоса взгляд на Петра, старик как будто смягчился. Петр был бледен, как бумага, но брови его были сжаты, а лицо глубоко взволнованно.
Нужно иметь гениально светлую голову, младенчески непорочное сердце и титанически могучую
волю, чтобы иметь решимость выступить на практическую, действительную борьбу с окружающей средою, нелепость которой способствует только развитию эгоистических
чувств и вероломных стремлений во всякой живой и деятельной натуре.
Тот же критик решил (очень энергически), что в драме «Не так живи, как хочется» Островский проповедует, будто «полная покорность
воле старших, слепая вера в справедливость исстари предписанного закона и совершенное отречение от человеческой свободы, от всякого притязания на право заявить свои человеческие
чувства гораздо лучше, чем самая мысль,
чувство и свободная
воля человека».
Им-то подчинил г. Островский в комедиях и драме мысль,
чувство и свободную
волю человека» («Атеней», 1859 г.).
И такова сила самодурства в этом темном царстве Торцовых, Брусковых и Уланбековых, что много людей действительно замирает в нем, теряет и смысл, и
волю, и даже силу сердечного
чувства — все, что составляет разумную жизнь, — и в идиотском бессилии прозябает, только совершая отправления животной жизни.
Ее уж не одно
чувство законности удерживало от открытого восстания против
воли «благодетельницы», а просто бессилие, невозможность.
Ну, на это уж их добрая
воля или, может, особым образом понятое то же
чувство законности!..
Чувство законности, сделавшееся чисто пассивным и окаменелым, превратившееся в тупое благоговение к авторитету чужой
воли, не могло бы так кротко и безмятежно сохраняться в угнетенных людях при виде всех нелепостей и гадостей самодурства, если бы его не поддерживало что-нибудь более живое и существенное.
Таким образом, в силу самого
чувства законности устраняется застой и неподвижность в общественной организации, мысли и
воле дается простор и работа; нарушение формального status quo нередко требуется тем же
чувством законности…
Исполнение своего намерения Иван Петрович начал с того, что одел сына по-шотландски; двенадцатилетний малый стал ходить с обнаженными икрами и с петушьим пером на складном картузе; шведку заменил молодой швейцарец, изучивший гимнастику до совершенства; музыку, как занятие недостойное мужчины, изгнали навсегда; естественные науки, международное право, математика, столярное ремесло, по совету Жан-Жака Руссо, и геральдика, для поддержания рыцарских
чувств, — вот чем должен был заниматься будущий «человек»; его будили в четыре часа утра, тотчас окачивали холодной водой и заставляли бегать вокруг высокого столба на веревке; ел он раз в день по одному блюду; ездил верхом, стрелял из арбалета; при всяком удобном случае упражнялся, по примеру родителя, в твердости
воли и каждый вечер вносил в особую книгу отчет прошедшего дня и свои впечатления, а Иван Петрович, с своей стороны, писал ему наставления по-французски, в которых он называл его mon fils [Мой сын (фр.).] и говорил ему vous.
— Ничего ему не сделается… Подрыхает только… Ах, Тамарка! — воскликнул он страстным шепотом и даже вдруг крепко, так, что суставы затрещали, потянулся от нестерпимого
чувства, — кончай, ради бога, скорей!.. Сделаем дело и — айда! Куда хочешь, голубка! Весь в твоей
воле: хочешь — на Одессу подадимся, хочешь — за границу. Кончай скорей!..
Я не скрыл от матери моего
чувства; она очень хорошо поняла его и разделяла со мной, но сказала, что нельзя не исполнить
волю Прасковьи Ивановны, что она добрая и очень нас любит.
Из всего этого тяжелого морального труда я не вынес ничего, кроме изворотливости ума, ослабившей во мне силу
воли, и привычки к постоянному моральному анализу, уничтожившей свежесть
чувства и ясность рассудка.
— Ну, нет, зачем же: нужно давать
волю всяким убеждениям, — проговорил Плавин. — Однако позвольте, я, по преимуществу, вот вас хотел познакомить с Мануилом Моисеичем! — прибавил он, показывая на смотревшего на них с
чувством Кольберта и как бы не смевшего приблизиться к ним.
Благородные твои
чувства, в письме выраженные, очень меня утешили, а сестрица Анюта даже прослезилась, читая философические твои размышления насчет человеческой закоренелости. Сохрани этот пламень, мой друг! сохрани его навсегда. Это единственная наша отрада в жизни, где, как тебе известно, все мы странники, и ни один волос с головы нашей не упадет без
воли того, который заранее все знает и определяет!
Постепенно ли, с юных лет развращаемая и наконец до отупения развращенная
воля или просто жгучее
чувство личности, долго не признаваемое, долго сдерживаемое в разъедающей борьбе с самим собою и наконец разорвавшее все преграды и, как вышедшая из берегов река, унесшее в своем стремлении все — даже бедного своего обладателя?
— Я, милостивый государь, здешняя дворянка, — сказала она мне мягким голосом, но не без
чувства собственного достоинства, — коллежская секретарша Марья Петровна Музовкина, и хотя не настоящая вдова, но по грехам моим и по
воле божией вдовею вот уж двадцать пятый год…